Тайный посол. Том 1 - Страница 148

148

Заметив, что между пальцами товарища сочится кровь, Арсен подхватил Спыхальского, придерживая, чтобы тот не упал под ноги разъяренных бойцов.

– Братья, кончайте их! – крикнул казакам. – Но пашу живым возьмите!

– Друже, оставь… Это смерть моя… – простонал пан Мартын. – Эх, пся крев! Не доведется еще раз повидать свою Польшу… Отчизну дорогую!

Арсен подтащил его к борту, передал казакам, остававшимся на чайке. Сердце Арсена содрогнулось от ненависти, гнева и жалости. Не брать капудана-пашу в плен! Отомстить за пана Мартына!

Но бой уже закончился. Повсюду лежали убитые и раненые. Капудан-паша стоял у стены надстройки, скрестив на груди руки. По его морщинистым щекам катились слезы.

Казаки вокруг него никак не могли отдышаться, вытирали вспотевшие лица.

Звенигора поднял саблю:

– Старый пес! Нет тебе пощады!

Казаки перехватили его:

– Опомнись, Арсен! Ты же сам приказал взять его живым! Да и безоружный он к тому же…

Арсен понурил голову. Слезы душили, не давали дышать. С усилием выдавил из себя жгучие слова:

– Пана Мартына… убил он, собака!.. Эх! – И не сдержавшись, ударил пашу ладонью по щеке: – Сволочь!

Тот зло сверкнул глазами.

– Я воин! Ты можешь убить меня, гяур, но оскорблять не смей! Я честно сражался! – Он не узнал бывшего пайзена.

Арсен смутился и, стиснув зубы, отошел в сторону.

Бой на Днепре затихал. Несколько фелюг горело. Дым сизым туманом стлался над водой, выжимая слезы из глаз. Слышались радостные крики запорожцев, одиночные выстрелы на тех кораблях, где еще сопротивлялись турки.

…Перед вечером огромная флотилия, состоящая из двух сотен казацких чаек и почти сотни турецких сандалов и фелюг, нагруженных хлебом, порохом, ядрами и другими припасами, медленно тронулась из устья Корабельной речки и поплыла вниз по Бугу к Днепру.

Скрипят уключины, шумят весла, плещется за бортом теплая вода. Над рекою стоит густой запах луговых трав, водорослей и серебристо-курчавого ивняка.

Спыхальский лежит на белых турецких простынях. Над ним склонился дед Шевчик и шепчет беззубым ртом:

– Матерь Божья, Царица Небесная, помоги казаку и заступись за него! Останови ему кровь, затяни рану живою плотью, дай сердцу силы, чтоб казацкое тело больше не болело, чтоб душа мужала, рука – саблю держала, ноги – по земле ходили, очи – на белый свет глядели!.. А ты, лихоманка-поганка, белого тела не ломи! Лети себе на луга, на широкие берега, в непролазные чащи-нетрища, глубокие вертепища, где Марище бродит, где смерть колобродит, в омуте утопись, тиною затянись, – тьфу, сгинь, пропади, прах тебя забери!

Шевчик сплюнул через борт и рукавом вытер рот.

Пока он говорил, Метелица с пренебрежением смотрел на своего старого побратима. Потом решительно отстранил его рукой:

– Твои небылицы-дурницы ни к чему. Дай-ка я его полечу! По-своему.

Он достал из глубоченного кармана плоскую бутылку, налил из нее в рог, заменявший ему в походе кружку, горилки, насыпал из пороховницы пороха, размешал все это стволом пистолета и подал пану Мартыну:

– На, сынку, выпей половинку! – и приподнял раненого.

Спыхальский выпил. Обессиленный, обливаясь холодным потом, тяжело опустил голову на мягкую подушку.

Вторую половину Метелица вылил ему на рану и туго завязал чистым полотном.

– Вот так! Отдыхай теперь!

Поднявшись, снова налил в рог горилки. Взглянул на пожелтевшего Спыхальского:

– Ну, за твое здоровье, казаче!

Поднес рог к губам, но тут услышал покашливание Арсена, увидел его суровый, осуждающий взгляд. Рука старого казака застыла в воздухе… Затем медленно, с сожалением опустилась и выплеснула горилку из рога в Днепр. Знал старый казак не хуже других, что в походе за горилку одна кара – смерть!

– Кгм, кгм! – крякнул он, вытирая ладонью сухие усы.

Дед Шевчик, глядя на бутылку, в которой осталось немного мутной жидкости, смачно облизнулся.

Спыхальский приподнял веки, хватил пересохшими от жажды губами прохладный вечерний воздух:

– Арсен, друг мой, схорони меня на такой высокой горе… чтоб видать было все Подолье… и ту землю, за ним… мою родную… Польшу… – Он говорил тихо, с натугой, но внятно. Видно было, что каждое слово причиняет ему нестерпимую боль. – А если доведется быть… на Лемковщине, то… загляни на мой хутор Круглик… разыщи пани Ванду. Скажи, что я ей… все прощаю… даже измену… прелюбодеяние с гетманом. Прощаю… як бога кохам!..

Арсен отвернулся, чтобы пан Мартын не видел слез в его глазах. «Вот и отвоевался, пан Мартын! Отвоевался… И не увидишь своей отчизны и неверной Ванды, которую ты все же, несмотря ни на что, любил… Ты был с виду нескладный и малость чудаковатый, но имел доброе и по-детски нежное сердце. Ты был шляхтич, но из той шляхты, которую в народе зовут голопузой и которая ничего, кроме гонора, не имеет. Поэтому ты не чурался простого народа и стоял к нему ближе, чем к шляхетным магнатам, которые гнушались тобою и использовали как мальчишку на побегушках… Эх, пан Мартын, пан Мартын!..»

А вслух сказал:

– Не поддавайся отчаянию, пан Мартын! Не помрешь ты… Вот доплывем ночью до Сечи – возьму коней и помчимся с тобою в Дубовую Балку… А там Якуб и дед Оноприй приготовят такую мазь, что враз поставит тебя на ноги. Будешь еще взбрыкивать, как жеребец копытами… Будешь жить не тужить! До ста лет!

148