Тайный посол. Том 1 - Страница 154

154

Заметив напряжение и недоумение на лице казака, гетман махнул ему рукой, чтобы вышел, а потом, закрыв за ним тяжелый полог, продолжил свою мысль:

– Чигирин дотла разрушен. С каждым днем его все трудней и трудней оборонять…

– Однако турки не могут его взять! – возразил князь. – Сегодняшний штурм закончился, как и все предыдущие, отступлением… К тому же – разрушен только город, а крепость почти не повреждена! В ней много пушек, пороха, припасов…

– Однако ж, боярин, подумай и о сыне… У меня самого сердце кровью обливается при одной только мысли, что Чигирин надо сдать. Но что поделаешь… Чигирин – не Украина и не Москва! Мы взорвем крепость, подожжем город – и пусть тогда Кара-Мустафа въезжает на белом коне на чигиринскую Каменную гору! Не велика для него будет честь!

– А что скажет царь Федор Алексеевич! – воскликнул боярин.

Видно было, что в душе он был согласен с доводами гетмана о том, что вступление турок в Чигирин никак не означало бы покорения османами Украины, а тем более Москвы. Но он боялся, что эта сдача, которая спасла бы жизнь Андрею, будет расценена и на Украине и в Москве как поражение.

– А что скажет царь, если турки отступят? – настаивал на своем Самойлович. – В том, что они отступят, я уверен! Уже сейчас они едят одну конину. Запорожцы перерезали все дороги, захватили флотилию – подвоза почти никакого! У нас сто двадцать тысяч войска, много ядер, пороха, продовольствия… Визирь знает об этом. Ему остается один путь – бежать на юг, в Турцию. А это означает, наконец, что победили мы! И войско нам спасибо скажет, ибо этим мы сохраним тысячи стрелецких и казацких голов… Ну, решай, Григорий Григорьевич!

Ромодановский долго молчал. Потом вздохнул и сказал глухо, сквозь слезы:

– Гетман, я ценю твою доброту ко мне. Однако согласиться с твоими рассуждениями не могу… Завтра или послезавтра Кара-Мустафа начнет новый штурм, и мы должны быть готовы к тому, чтобы отбить его! Поэтому я сегодня же введу в Чигирин свежий стрелецкий полк, а тебя прошу подкрепить гарнизон полком сердюков.

У Самойловича опустились руки. Этот приказ – смертный приговор для Андрея. Гетман сокрушенно покачал большой седоватой головой, подошел к боярину – обнял его.

Ромодановский долго стоял неподвижно, закрыв ладонями лицо, потом горестно застонал и хрипло прошептал:

– Сын мой, прости меня!..

5

Выйдя из шатра воеводы, Арсен некоторое время постоял на песчаном холме, откуда был виден Чигирин и турецкие шанцы по ту сторону Тясмина. Синяя вечерняя дымка поднималась над лугами и медленно обволакивала все вокруг. Стояла необычайная тишина. Ни одного выстрела. А всего час назад земля дрожала от пушечной пальбы и взрывов бомб, от топота и криков десятков тысяч воинов.

Арсен старался рассмотреть сквозь дымку дом коменданта. Там где-то Роман. Жив ли он?.. Когда шел к князю Ромодановскому, хотел еще раз попросить его за друга, но не до того теперь старому воеводе…

Напрямик, пологим песчаным косогором, направился Звенигора к Калиновому или Московскому мосту.

Чигирин тех времен – довольно-таки большой город. Он привольно раскинулся на покатой равнине под крутой Чигиринской, или Каменной, горой. Земляной вал с палисадами тянется от Тясмина до самого южного края Каменной горы, на которой высится мощный замок, построенный из рыжеватого тесаного песчаника.

Несмотря на ночь, в городе шумно. Горят костры. Снуют черные тени стрельцов и казаков. Изредка проскачет всадник.

Арсен с Гривой и Кузьмой Рожковым остановились у костра, разложенного прямо посреди площади. Вокруг костра – большая группа воинов. В кругу, на сосновой колоде, сидит кобзарь. Красноватые отсветы падают на его темное морщинистое лицо, белые волосы, остриженные «под горшок». Кобзарь не спеша перебирает струны кобзы – плывут нежные мелодичные звуки. Они заворожили слушателей. Воины замерли. Кто сидит на земле, кто на бревнах у изгороди, кто стоит, задумавшись и подперев голову рукою.

Тихо, с щемящей болью и смиренно-тревожной печалью летит в темную ночь грустная песня:

Iз-за гори кам'яноï
Голуби лiтають.
Не зазнав я розкошоньки —
Вже й лiта минають.

Задумались воины. Один, теребя усы, смотрит влажными глазами на малиновое пламя, другой в мыслях далеко отсюда – думает о самом заветном, третий чуть слышно подтягивает кобзарю. А над ними – на фоне темного звездного неба – виднеется крутая Каменная гора.

Не над ней ли летали белые голуби? И не здесь ли при дворе гетмана Хмельницкого, когда Чигирин стал столицей Украины, жил тот кобзарь-слепец, сложивший эту задушевную песню, которой суждено было пережить века и своей тихой печалью и глубокой мудростью тревожить людские сердца? Не на этом ли самом мосту через Тясмин, меж берегами, покрытыми густыми, непролазными зарослями калины, кто-то пытался на конях вороных догнать свои впустую прожитые годы, заклинал их вернуться к нему хотя бы ненадолго?

Наздогнав я лiта своï
На калиновiм moctì.
Ой вернiтся, лiта моï,
Хоч на час у гостi!

Арсен стоял у огня вместе с Кузьмой Рожковым и высоким нескладным Гривой. Слушал – и удивлялся: какую силу имеет песня! Несмотря на грусть, что окутала сердце, она окрыляла душу, будоражила глубинные силы, которые, как подземные воды, до поры до времени сдерживаемые холодными тяжелыми глыбами камня, вдруг вырывались на поверхность и бурлили мощным водоворотом.

154