Тайный посол. Том 1 - Страница 22

– Ты не преувеличил, Младен, – ответил я. – Но все же я рад видеть тебя в полном здравии, хотя и не уверен, в полном ли ты разуме.

– Почему?

– Ничем иным, как потерей рассудка, я не могу объяснить твое участие в этом несчастном восстании, которое с самого начала обречено на гибель.

– Ты ошибаешься, Якуб, – возразил воевода. Голос его зазвучал, как туго натянутая тетива лука. – Как тебе было известно, я болгарин, болгарский обнищавший князь, у которого султан отнял все, кроме имени: родину, людей, землю, скот. Сохранилось только это горное гнездо на Старой Планине, ставшее моим пристанищем, моим укрытием. Всюду я видел гнет и несправедливость. Султан захватил наши плодородные земли, разделил и раздал их своим воинам. Наши хлеборобы должны теперь работать на них, платить десятину, что только зовется десятиной, а на самом деле достигает трети их доходов. Кроме того, военный налог – харадж, подушный – джизье и, наконец, проклятый испендж – подать кровью: каждого десятого болгарского мальчика султан насильно отбирает у родителей и отдает в янычарский корпус, чтобы из этих несчастных детей вымуштровать янычар. Турки закрывают наши церкви, лишают коренное население всяких прав. Бейлер-беи, санджак-беи и паши, как черное воронье, налетели на Болгарию, на все Балканы и кровавыми когтями терзают самое сердце народа! Мог ли я спокойно смотреть на эти издевательства, унижения, убийства и грабежи? Могло ли мое сердце мириться с черной несправедливостью? Разве оно каменное или наполнено мертвой сукровицей, а не горячей кровью?.. Вот почему ты видишь меня сегодня воеводой болгарских гайдуков – повстанцев, борцов за свободу своего народа и своей страны!

Он говорил вдохновенно. Умные глаза его горели верой в справедливость того дела, за которое он выступил на борьбу с могучей Портой. Высокий белый лоб, длинные волосы, темной блестящей волной спадавшие на шею, небольшие черные усы делали лицо выразительным, обаятельным.

Мне стало стыдно за свои слова.

– Младен, – сказал я, – когда мы учились с тобой в медресе, ты казался мне честным, умным, хотя, может, немного вспыльчивым юношей. Теперь я вижу, что знал тебя недостаточно. Ты был еще и скрытным – никогда, ничем не выдал того, что было у тебя на душе. И хотя я знал, что ты болгарин, однако не придавал этому никакого значения, считая, что стать турком и быть турком почетно, лестно для каждого, в том числе и для болгарского княжича Младена. Теперь вижу, как я ошибался. Ты стал защитником своего угнетенного народа и нашел в себе смелость открыто выступить против могущественного и беспощадного врага. Беру свои слова назад, Младен, ибо преклоняюсь перед твоим мужеством. Я не могу стать твоим единомышленником и не могу сочувствовать твоим убеждениям. Я не стану помогать тебе ничем в войне против моих соотечественников, потому что не хочу быть изменником, подобно Гамиду, который хотел убить меня и раскрыл тебе все наши секреты. Однако всем сердцем верю, что не мог ты выступить за несправедливое дело, и сочувствую тебе… Пусть бережет тебя Аллах!

– Спасибо, Якуб, – произнес Младен. – Спасибо за то, что ты понимаешь меня. Но я никак не думал, что тебе все известно о Гамиде.

– Я невольно слышал ваш разговор…

– Тогда понятно… Гамид – негодяй. Он заслуживает быть повешенным трижды. За то, что он – спахия и воюет против нас, за то, что предал свой отряд и что стрелял в своего товарища… Но я дал ему слово, слово чести – отпустить.

– Когда?

– Когда дал слово или когда отпущу?

– Когда отпустишь?

– Как только узнаю, что он сообщил мне верные сведения.

– То есть после нападения на наш отряд?

– Да.

– Младен, дай мне оружие, я убью его сам! – воскликнул я. – Ты дал слово отпустить – ну что ж, отпускай! А я поклялся отомстить!..

– Успокойся, Якуб, – наклонился ко мне Младен. – Тебе рано думать об оружии и о мести. Ты тяжело ранен и должен сначала поправиться. А отомстить сможешь и тогда, когда возвратишься к своим. Не самосудом, а законно. И его расстреляют как изменника.

– Когда еще я вернусь к своим!

– Вернешься… Я беру на себя грех перед товарищами, отпуская двух спахиев. Что поделаешь: одного – по службе, а другого – по дружбе. Ну, ты пока лежи! А мне надо идти… Сейчас пришлю к тебе лекаря.

Он встал, но выйти не успел. В комнату ворвался Ненко с криком:

– Я не хочу быть с бабкой Пекою! Я хочу с турком! Заметив отца, мальчик остановился. За ним в комнату вошла румяная от быстрой ходьбы жена воеводы.

– Что мне с ним делать, Младен? – пожаловалась она, показывая на сына. – Никак не слушается бабки Пеки. Рвется сюда. Говорит, турок такие интересные сказки рассказывает…

– Ничего плохого, Анка, не будет, если Ненко некоторое время побудет здесь. Я полностью доверяю Якубу. Мы с ним поговорили откровенно – он не собирается обращать нашего сына в свою веру. Можешь смело оставлять мальчика с ним.

После этого разговора Ненко каждый день прибегал ко мне, и я рассказывал ему сказки и разные истории из своей военной жизни. Мы подружились. Его веселый щебет разгонял грусть, которая часто находила на меня, а он, видимо не имея товарища для детских игр, привязался всем сердцем к взрослому человеку, который отвечал ему тем же. Часто он приводил с собой Златку, и тогда в комнате поднималась веселая кутерьма. Дети гонялись друг за другом, визжали от удовольствия, смеялись, а я смотрел на них и забывал, что я ранен, что лежу на кровати того, с кем должен был воевать, что мои товарищи напрасно ждут нашего возвращения. Забывал даже про Гамида, хотя мысли о нем, когда оставался один, не давали мне покоя.