Тайный посол. Том 1 - Страница 29

– Слушаюсь, ага. – И Осман подал Звенигоре знак идти за ним.

…Старый молчаливый турок в мохнатом кауке из верблюжьей шерсти быстро побрил невольника и смазал какой-то мазью глубокие царапины на груди и руках. Потом Арсен залез в речку и долго плескался в холодной воде. Осман ходил по берегу и нетерпеливо поглядывал вниз, однако подгонять раба не посмел: помнил наказ хозяина. После того как посиневший от холода Арсен вылез и начал одеваться, он кинул ему вместо порванного барсом жупана турецкий бешмет и вполне приличные шаровары.

– Одевайся! Да побыстрее! – крикнул издалека.

Одеваясь, Арсен удивлялся: странный все-таки турки народ! Сколько уже времени он у них в руках, а еще никто не поинтересовался содержимым его кожаного пояса. Или не подозревают, чтобы у такого оборванца водилось золото? Скорей всего так. Ну что ж, тем лучше. Пригодится когда-нибудь.

Снова звякнули замки кандалов, – и его повели в крепость. Но теперь даже кандалы не казались ему такими тяжелыми и ненавистными. Чистый, побритый, помолодевший, он снова почувствовал непреодолимую жажду жизни. Ароматный весенний воздух пьянил, туманил голову, и он жадно вдыхал его, как целительный бальзам.

Во дворе Осман оставил Арсена одного – ушел за ключами. За живой изгородью играли дети. Это была веселая игра, похожая на украинский квач, и Арсен засмотрелся на черноголовых турчат, которые напомнили ему детство на далекой милой родине.

Вдруг к его ногам упал небольшой сверток. Арсен от неожиданности вздрогнул и взглянул на галерею. Там, у открытого окна, стояла, закрывшись черной шалью, Адике. Сквозь узкую щелку блестели бездонные синие глаза. Девушка сделала рукой еле заметный знак. А когда заметила, что невольник не понял и молча смотрит на нее, тихо сказала:

– Возьми! Это тебе!

Арсен взял сверток, спрятал за пазуху.

– Спасибо, джаным! – кивнул головой.

Девушка на миг откинула свое покрывало и грустно улыбнулась. Теперь она казалась еще бледнее и печальнее. А от этого еще красивее. На ее лице были написаны боль и печаль, как на лице человека, глубоко и жестоко обиженного.

Арсен молча смотрел на нее, как на чудо, неизвестно откуда и как появившееся в его жизни.

Позади послышались шаги: возвращался Осман. Арсен вздрогнул: видение пропало. Адике исчезла. И если бы не сверток за пазухой и открытое окно, можно было подумать, что все это пригрезилось…

Осман отвел его в погреб для невольников и запер за ним дверь. Но на этот раз даже скрежет ключа показался Арсену мелодичным. После холодного темного подземелья, после того, как он смыл с себя многомесячную грязь и увидел в глазах той чудесной девушки сочувствие, даже этот подвал выглядел уютным и приветливым. Неважно, что оконце пропускает совсем мало света, а на полу солома совсем перепрела. Главное – он живой, молодой, здоровый… А все остальное как-нибудь устроится.

Вытащив из-за пазухи сверток, он подошел к окошку и развернул его. Там лежал пирожок, кусок баранины и тонкий шелковый шарфик, сохранивший еще какие-то незнакомые запахи – роз и неведомых заморских трав. Пирожок и баранина – это понятно! А для чего шарфик? Неужели девушка, вложив его, хотела высказать еще раз свою благодарность? Или, может… Нет, даже думать смешно… Опомнись, казак! Не тешь себя призрачными мечтами!

Однако на душе стало и радостно, и тревожно. Перед глазами возникла гибкая фигурка Адике, пышная черная коса и грустные глаза, которые заглядывали в сердце голубыми весенними звездами. Арсену казалось, что судьба специально послала девушку в ту роковую минуту, чтобы спасти его. Это не он спас ее и дочку Гамида, а они – его!..

Впрочем, кто же такая Адике? Гамид называл дочкой только Хатче. Может, племянница или дальняя родственница? Кто знает…

Вечером стали сходиться невольники. Первым вошел, позванивая цепями, пан Спыхальский. За ним тяжело ступал долговязый сумрачный Квочка. От обоих резко пахло дымом и свежим растительным маслом. Страшная усталость читалась на их пожелтевших, изможденных лицах.

Со света они не сразу узнали Звенигору. Квочка, как только переступил порог, сразу повалился в угол, а Спыхальский начал сгребать солому и устраивать себе ложе помягче.

– Сто дзяблов его матери! – ругался он. – Работаешь, как вол, а спишь, как свинья, проше пана! За день так угоришь в дыму и накрутишься у катка, что голова идет кругом. А придет ночь – даже не отдохнешь как следует! Этот паскудный Гамид – най бы его шляк трафыв! – свежей соломы жалеет…

– Он ничем не хуже вельможного пана Яблоновского, пан Мартын, – устало сказал Квочка. – Тот тоже своих холопов за людей не считал. Да, собственно, пан Мартын это хорошо знает – сам не раз в угоду гетману отбирал у холопов их пожитки и оставлял голых и замерзших среди разоренных лачуг.

– Что старое вспоминать…

– Для предупреждения на будущее, – вклинился в разговор Арсен и вышел на середину, где было посветлее.

– Матка Боска, пан запорожец! Сердечный поздрав! – радостно воскликнул Спыхальский. – Живой?

– Живой, как видите.

Квочка тоже вскочил, пожал руку:

– Мы думали, что тебя уж и на свете нет. Выходит, нашего брата не так-то легко отправить к дьяволу в пекло? Мы рады видеть тебя!

– Спасибо. А где же Яцько? Где мой юный друг?

– Яцька нет с нами, – сверкнул глазами Квочка. – Еще зимой Гамид кому-то подарил его и Многогрешного. Как собак!.. Холера б его забрала!..