Гамид замолчал, подошел к окну и сделал вид, что вытирает слезы.
Сафар-бей изменился в лице. Аллах экбер! Гамид словно читал его мысли!.. Разве не сам он отказался признать Младена и Анку своими родителями, оттолкнул их от себя? Он занимает очень высокий для его лет пост в янычарских войсках и надеется еще на повышение. Он мусульманин, наконец. Так чего же он хочет от Гамида? Зачем придирается к нему? Нет, он ничего не хочет… Просто ему стали противны толстая рожа Гамида и его лживые глаза. Он не может, не хочет находиться с ним под одной крышей! Нет, нет, прочь отсюда! Прочь с его глаз!
– Спасибо, Гамид, – с иронией произнес Сафар-бей. – Но после того как я узнал о твоем мерзком злодеянии в ущелье Белых скал и в Чернаводском стане, мне противно видеть тебя, говорить с тобой… Окажи мне услугу – позови лекаря Захариади. Я хочу немедленно перебраться из этого дома. Пожалуйста, протяни руку – позвони!
– Сафар-бей…
– Нет, нет, оставь пустые слова! Я сейчас же перейду к себе… А ты, если имеешь хоть каплю совести, немедленно со своим отрядом выступишь из Сливена… Чтобы глаза не мозолил мне! О давнем твоем грехе, о преступлении против наших войск и Якуба-аги, я буду молчать. А ты забудешь навсегда о нашем сегодняшнем разговоре… Звони!
Гамид подумал минуту, потом молча подошел к дверям и дернул за красный шелковый шнур. За стеною послышался хриплый протяжный трезвон.
Две недели вереница закованных в кандалы невольников, пополнявшаяся в каждом встречном городке и селе, шла по извилистой пыльной, а чаще каменистой дороге на Стамбул. Она разрослась настолько, что казалось, ползет чудовищная серая змея, голова которой уже поднялась на высокую гору, а хвост еще далеко в ущелье, внизу.
Арсен старался держаться в голове колонны. Впереди идти легче: задние пристраивают шаг по тебе, первым напьешься из невзбаламученного ручья свежей воды, не глотаешь взбитую тысячами ног дорожную пыль.
Он пытливо приглядывался к своим спутникам. Почерневшие, худые, изнуренные голодом и пытками, брели они, повесив головы, с трудом переставляя сбитые до крови ноги. Здесь были болгары, сербы, поляки, волохи, украинцы, венгры, хорваты, немцы, албанцы… Одних захватили на войне, других купили на невольничьих рынках или забрали из тюрем. С разных концов необъятного света жестокая судьба собрала их вместе и бросила под ноги страшному молоху – Османской Порте, которая, как паук, высасывала из них все силы, а потом безжалостно уничтожала.
Ослабевшие и раненые не выдерживали дороги: падали, обессиленные, к ногам конвоиров, и те добивали их боздуганами. Трупы оттаскивали в лес на поживу хищникам или сбрасывали со скал в пропасти.
На седьмой день им встретились первые отряды султанского войска.
Пленников согнали с дороги. Мимо них двигались пешие и конные воины, сверкая оружием, в трепещущих на ветру разноцветных одеяниях. Разнаряженные аги горячили вороных и белоснежных коней. Ревели запряженные в тяжелые арбы круторогие буйволы, важно раскачивались невиданные на севере двугорбые верблюды, нагруженные огромными тюками.
«Началось! – подумал Арсен. – Сколько же их прется на нашу землю? Сколько смертей, слез и несчастья несут с собою!.. И знают ли там, на Украине, о беде, которая вскоре черным смерчем пронесется по бескрайним степям?..»
Он сидел у края дороги и внимательно присматривался к воинам, определяя их возраст, считал отряды и количество людей в каждом из них. Разглядывал оружие, снаряжение, невольно сравнивая с оружием и снаряжением запорожцев, левобережных казаков гетмана Самойловича и московских стрельцов. Получалось, что у турок больше холодного оружия – сабель, ятаганов, копий, боздуганов. Кроме того, каждый всадник имел притороченный к седлу аркан, чтобы ловить ясырь. Зато огнестрельного оружия было меньше, и оно было разномастное: янычарки, венецианские аркебузы и русские пищали, польские фитильные мушкеты с подставками, запорожские гаковницы, разнокалиберные пистолеты. Отряд акынджиев, на поджарых быстрых конях, был вооружен только саблями и луками.
Когда войско исчезло вдали, конвоиры вновь выгнали невольников на дорогу нагайками, нещадно стегая тех, кто отставал. Опять раздались стоны, загремели кандалы…
Наконец показался Стамбул. Огромный город вздыбился на крутых холмах тонкими шпилями минаретов, куполами каких-то неведомых каменных построек. Справа голубело спокойное Мраморное море, слева блестел под солнцем узкий залив – Золотой Рог.
Через город невольников не повели – голову колонны направили в обход, к пристани. Там их загнали в огороженный высоким каменным забором огромный тюремный двор, выстроили и передали какому-то сонному аге. Когда строй замер, ага медленно обошел его, пересчитал всех, потом объявил хриплым голосом:
– Отныне вы рабы нашего наияснейшего падишаха. За непослушание – плети! За побег – смерть!.. Кто лучше работает, будет получать еду дважды в день. А кто хуже – только раз!.. Казакам, если такие есть, выйти на пять шагов вперед!
Человек двадцать вышли из строя. Немного поколебавшись, вышел и Арсен. Вопросительно взглянул на агу. Для чего это ему казаки понадобились?
– Вы пойдете со мной, – сказал ага. – Остальные могут разойтись…
Строй распался. Люди разбрелись по рыжим холмам, усеянным землянками, как кротовыми норами.